Мать о сыне

Скорее всего, они наследовали этот драгоценный оттенок, редкий северный ген, от своей прабабушки — мамы Геннадия Николаевича. Вера Ивановна жива. Она живет зимой в Санкт-Петербурге, а в месяцы, когда тепло, — в своей родной деревне Чудской Бор, в Тосненском районе Ленинградской области. В начале сентября ей исполнилось 90 лет. Она невысока и очень стройна, у нее живой ум, прекрасная память, походка и движения женщины средних лет, неукротимая страсть к постоянному труду, но теперь еще и горе, горше которого не бывает. Мне довелось по приглашению семьи Г.Н. Селезнёва побывать на юбилее его матери В.И. Фокиной, выслушать под диктофонную запись ее рассказы о жизни и сыне, посидеть с ней за грустным юбилейным столом и вместе с ее внучкой Таней съездить на деревенский погост, на котором упокоилась почти уже вся большая родная семья Веры Ивановны — Свободины — и куда была доставлена горсть земли с могилы на московском Троекуровском кладбище, где похоронен ее единственный сын Геннадий. В деревне Чудской Бор две улицы: Новая и Центральная. Свободины — семья с 14 детьми, Вера вторая, издавна жили на Центральной. Здесь много лип, они такие высокие, что, если встанешь под одну из них, она закрывает полнеба. Летом липы гудят от пчел, у жителей много пасек, а в сентябре летают одни шмели. Если бы мультяшный Винни-Пух сумел-таки на своем шарике подняться до самой вершины какого-нибудь здешнего дерева, он увидел бы близкую отсюда новгородскую землю, где находится Долина смерти: там, недалеко от райцентра Чудово и сел Трегубово и Мясной Бор, погибла в лесу во время войны целая армия — Вторая ударная. Но и на местном кладбище много захоронено красноармейцев, которых следопыты поднимают из-под тонкого слоя почвы и по сей день. Бои здесь были страшные, и немцы вывезли местных жителей в Латвию. Там подростков и взрослых заставили работать у хозяев. У Веры всегда были способности к языкам — и к русскому, и к немецкому, и она до сих пор может поздороваться по-латышски. Этими своими лингвистическими способностями Вера Ивановна даже объясняет выбор сыном профессии: «Он хотел быть пограничником, но по состоянию здоровья что-то не прошел. И тогда он поступил на факультет журналистики Ленинградского университета. Может, это мои гены — когда я в школе училась, у меня русский и литература были любимые предметы». Но литература литературой, а учиться Вера пошла в торгово-кооперативную школу, после окончания которой ее направили товароведом в Выборг, практически на советско-финскую границу, где было, естественно, много пограничников. — Если бы вы видели, какие у меня были кавалеры! Офицеры. Помню, зимой в белых шубах, такие красивые, солидные. Там, на границе, девушек почти и не было. Была я, две учительницы и еще какие-то девочки вологодские. Был клуб, и мы туда все ходили. У меня были хорошие, густые волосы, я локоны делала, был у меня красный беретик, как сейчас помню, и муфточка. Было модно тогда — муфты, чтобы руки прятать, вместо рукавичек. И вот мы придем в клуб, а там танцы, музыка, военные. И этот Селезнёв Николай Степанович сразу как-то меня взял на цель! Старший был, но не офицер. Не давал никакого прохода. Рядом, на станции, работал инженер, майор железнодорожных войск Николай Иванович, далекий-далекий наш родственник. Когда до него дошло, что за мной очень активно ухаживает Селезнёв, он вызвал моего папу. А папа был инвалид, без ноги: он работал начальником базы в селе Померанье от Лензаготторга, ехал как-то с совещания из Тосно, и на него в поезде напал один пьяница, гопник — срезал с плеча планшетку, думая, что там деньги, а самого столкнул под поезд. Папа приехал, а я уже замужем. Николай Степанович пришел однажды вечером и стал просить меня выйти за него замуж: «Мы с тобой запишемся, и это будет только официально, а то меня, если я один, отправят на лесозаготовки...» И я, по своей простоте, по доверчивости, пожалела его, поверила ему. Ну, а когда уже зарегистрировали нас, он заявил, что все, ты теперь моя… Папа приехал — стал уговаривать: «Война только что кончилась, у нас такая разруха, ей надо еще учиться — куда замуж выходить в такое время трудное!» Муж папе нагрубил, и уехал мой папка со слезами. Так решилась моя судьба. Муж уговаривал ехать на Северный Урал, к родителям: «Ой, там так хорошо, Уральские горы…» А когда я туда приехала, Уральских гор и видно не было, а одни бараки со ссыльными — его родителей, благополучных крестьян, тоже туда во время коллективизации с Волги выслали — и большой-большой металлургический завод... Сейчас, как я слышала, так как Гена родился в Серове, он там почетный гражданин. Пока Вера Ивановна говорит о чем-то другом, она спокойна и только спешит выговориться, но скажет: «Гена» — и не может сдержать слез. И я не могу, но пытаюсь повернуть разговор в другое русло, рассказывая, что и моих родных и также с Волги сослали как «кулаков» в те же места. Вера Ивановна продолжает рассказ. — Гене было, наверное, три или четыре года, когда я с ним из Серова уехала. Да, он еще маленький был, у него, помню, такое зеленое было пальто с капюшончиком. Нам помогли уехать, бывший муж мой нас никогда бы не отпустил. А уехать надо было. Это я не от хорошего уехала, хотя бабушка и дедушка чудесные были, любили нас. Муж был в те дни отправлен в командировку. Мы садимся с Геной в поезд Серов — Свердловск, в первые вагоны, чтобы потом уже в Питер ехать, я оглядываюсь, а Николай Степанович бежит по платформе. Он этим же поездом приехал из командировки. Если бы он нас застал — не отпустил бы. Но поезд уже двинулся. Двери закрылись, а он остался на платформе. Пото мне соседка рассказывала: он так плакал, ревел, с ума сходил, что так все случилось. Так мы и уехали. Мои родители тут, в Чудском Бору, жили. Приняли меня, плакали, что, слава Богу, я приехала, обрадовались внуку. Здесь Гена учился до четвертого класса, такая учительница у него хорошая была, Раиса Алексеевна, кажется. Молодая тоже, после института. Она так любила детей! И Гена тоже очень уважал ее. Он оставался здесь с дедушкой и бабушкой, я работала в Ленинграде, взять мне его было некуда. Приезжала почти каждый выходной день. Приеду, продуктов привезу — плохо ведь тогда с продуктами было... А когда мне в городе, в Военторге (я работала в офицерской столовой буфетчицей), дали 11-метровую комнатку, я сразу Гену к себе взяла. И он начал учиться в Ленинграде. Ходила я на родительское собрание и плакала от радости, что его всегда хвалили. Меня генерал наш очень уважал, что я всегда такая аккуратная, как бы мне ни было трудно, всегда с прической, в накрахмаленном красивом передничке. В общем, там тоже были поклонники, но я ни с кем не хотела больше мириться. А вот Николай Николаевич Фокин, майор, участник Сталинградской битвы от первого дня до последнего, тогда служил в Германии и когда приезжал в отпуск, всегда приходил в буфет и старался поговорить со мной. У него жена умерла в 32 года, и он долго не женился. А потом, уже через много лет, получилось так, что как-то летом я сижу в военном городке на скамеечке в выходной день, там красивая есть роща липовая, читаю книжечку, и вдруг идет мама Николая Николаевича, такая худенькая, шустренькая: «Ой, Верочка, — подошла ко мне, — как я рада тебя видеть. Ты замуж-то не вышла?» Я говорю — нет, а Коля не женился? Нет, говорит. Она ему сказала, что встретила меня, что мы с Геной так и живем одни. А он уже тогда демобилизовался с Германии и работал на телевидении в киногруппе. Приехал на таком черном лимузине, с цветочками в руках, и сразу говорит: «Я за тобой приехал». Я говорю — ну, куда я должна поехать? Ко мне, говорит. Но все оказалось не так просто. Гена повзрослел! Отлетели солнечные летние ночи, на которые «хоть одним глазком посмотреть» ехали в Ленинград школьники со всего Союза, а это были его белые ночи, которые он видел каждые каникулы. Канули в долгую память деревенские летние вылазки с друзьями в ночное на туманных лугах, ну совсем как у Тургенева. В школе Гену приняли в комсомол. Уже и «школьные годы чудесные с дружбою, с книгою, с песнею» близились к завершению. — Я еду в Серов, — сказал маме сын-подросток. — Я должен увидеть отца. Мать чуть дара речи не лишилась. Но возразить ему она не посмела. Это поразительно: что у родной матери, что у нас, его сотрудников, что у депутатов Госдумы протест мгновенно исчезал, проваливался в тартарары, люди незаметно для себя разводили руками, сразу или почти сразу признавая правоту Селезнёва, когда видели его умный, мгновенно убеждающий, действительно чуть ласковый, чуть с иронией взгляд, как у хорошего отца. Нет, ну возникали иногда на его пути горлопаны и главари, которые... просто не видели его взгляда, потому что видели только себя, но эти не в счет. Вернувшись из родного города, Гена представил матери краткий устный отчет: — Ну что, увиделись. Николай Степанович очень заволновался, засуетился, кинулся ко мне: «Сынок, сыночек!» Видно было, что в подпитии. Я его остановил и сказал: «Зовите меня просто Гена». Больше встреч не было. В школе, в комсомольской организации, его строгость, решительность и организаторские способности заметили быстро. Но он и здесь проявлял самостоятельность и не умел, и не желал бездумно следовать указаниям. Подобные качества, надо сказать, были очень редки тогда у юных активистов: наиболее сообразительные из них сразу смекали, что послушных и исполнительных покровители охотнее продвигают по служебной лестнице. Но Селезнёв этой молчалинской лестницей не интересовался (словно чувствовал, что будет не переступать со ступеньки на ступеньку, а всякий раз взлетать, но до поры до времени вообще не думал о карьере). Поручено дело — значит, надо его сделать так, как будет лучше обычным людям, а не далекому от них начальству. Поручили ему летом, классе в девятом, над пионерским лагерем шефствовать, а шефский день совпадал там с родительским. Гена съездил в первый раз и тут же рассказал Вере Ивановне: «Знаешь, мама, не ко всем детям родители приезжают. Есть даже матери, которые пьют. Как они приедут? А дети не виноваты. Они тоже гостинцев ждут. Купи мне, пожалуйста, килограмм конфет, печенья и еще чего-нибудь». — И вот он туда ездил и тех детей, которым родители не привезли гостинцев, всех оделял. — Вера Ивановна снова плачет. — Да еще успокаивал каждого: «Твоя мама работает и не смогла приехать. В следующий раз приедет». А мамы пьяницы были... Сколько раз я покупала печенье, карамель «подушечки», баранки, и он всегда раздавал все это детям, к которым не приехали. Я сколько раз ему эти сладости покупала. Это мне в нем очень нравилось. Я никогда не жалела денег на это, хотя не так богато мы жили. А между тем у матери медленно развивался роман. Николай Николаевич приезжал, особенно часто весной, и всегда то корзиночку клубники везет, то букетик цветов, то еще что-нибудь такое. — И только когда Гена уходил в армию, — вспоминает Вера Ивановна, — Коля приехал и говорит: «Гена, мне надо с тобой серьезно поговорить. Вот ты уходишь в армию, мама твоя остается одна...» (а у него самого дочка от первой жены, Люся, года на два старше Гены, училась тогда в институте, она, кстати, сегодня должна приехать на мой день рождения). Гена так серьезно посмотрел на него и говорит: «Дядя Коля, вам давно пора жениться, нечего к маме таким женихом приезжать». Слова его были решительные, так все и решилось. Вера Ивановна с братьями и с сестрами, с мужем, Николаем Николаевичем Фокиным, который скончался в 2006 г. и завещал ей жить дома, в Москву не уезжать («я буду с тобой заочно»), не без удовольствия следила потом за успехами сына в журналистике и большой политике, гордилась им и радовалась, когда при ней Геннадия Николаевича называли четвертым человеком в государстве, хотя Жириновский считал его даже третьим. Но все равно ей как матери было приятнее всего, что у него семья такая хорошая, что он, как познакомился с Ирой Масловой, которая к тете в соседний поселок на лето приезжала, так и женился на ней после армии и всю жизнь живет, хотя вокруг все с ума сходят: ругаются, спиваются, разводятся... А у Гены с Ириной все замечательно: «Я не видела такой пары, чтобы так дружно жили, спокойно. Я у них как-то пять месяцев жила и все помню. Гена уходит на работу — обязательно Иру поцелует, и меня тоже. Я смотрела и думала: как они дружно живут, как Гена любит Иру, какая она счастливая. Поцелует и на ушко ей что-то еще скажет. Она улыбнется, а он пошел. Наверное, говорил: «Я люблю тебя». А как приятно женщине слышать такое». Вот и Татьяна, дочь Селезнёвых, которая замужем за депутатом Госдумы от КПРФ Андреем Анатольевичем Андреевым (они воспитывают двух дочек), отмечает особые отношения в родной семье: — Сколько бы я ни вспоминала свое детство и отношения папы и мамы, я никогда не могла вспомнить о том, чтобы они выясняли отношения и ссорились. Наверное, выясняли, как в обычной семье. Но я никогда не была свидетелем каких-то размолвок. Для меня отношения родителей всегда были эталоном. Живя в летние месяцы в Чудском Бору, Вера Ивановна часто чаи распивала с младшими сестрами, и они рассуждали о том, какие дети у кого получились. Тетки внимательно и ревниво следили за взлетом старшего племянника. В кого он такой ладный, добрый и обстоятельный? И все сходились, что в деда по матери, в отца их Ивана Васильевича Свободина, того, что без ноги остался в результате нападения в поезде. «Вы только вспомните, — говорила Зоя Плаксина, самая младшая из сестер Свободиных, младше даже своего племянника Гены Селезнёва на два года. — Мама и папа наши никогда в жизни ни на кого из детей и внуков не кричали, и тем более не били, и строго не наказывали! Никакой ругани, никаких скандалов, пьянок, драк, мата мы от них не видели и не слышали. А как Гену дедушка воспитывал? Учись, учись, надо учиться, будешь грамотным — будет легче жить. Переживал за него, все время тебя, Вера, расспрашивал: «Как там Гена, как Гена учится?» Как верно подмечена Зоей эта простая, без излишеств, конструкция жизни: на что насмотрится ребенок в сознательном детстве, когда память его уже четко фиксирует происходящее, то он в своей жизни и повторит. Как точно определила еще в самом раннем детстве Гены его мать Вера, что ничего особо хорошего он в семье родного отца не увидит, и как правильно поступила — без всяких сомнений увезла его к своим родным. Ведь если не бояться задумываться на тему судьбы и линии жизни значительных личностей, в том самом эпизоде на станции Серов, когда мать с сыном прятались в вагоне от неидеального отца, содержится как будущий успех «Комсомольской правды», единение ее редакции после «раздрая», так и становление нормального парламентаризма в России, а еще, что особенно важно для жителей Чудского Бора, замечу кстати, — 8-километровая асфальтированная дорога от поворота с трассы Москва — Санкт-Петербург до деревни. Эту дорогу здесь зовут «селезнёвкой». Все в этой жизни со всем связано. Мать, как и все простые советские матери, немного недоумевала, конечно, по поводу того, что как это: Гена член КПСС — а ведь в детстве крещен. Вроде положено ему быть воинствующим атеистом — а он спокойно относится к ее упоминаниям о Боге. Но были уже другие времена, не такие богоборческие, как в ее детстве. Конечно, Геннадию Николаевичу приходилось публиковать в его газетах атеистические статьи и ругать сотрудников отдела иллюстрации за то, что те крест на фотографии не заретушировали, но это было уже не то, что в 30-х или при Хрущеве: никто крестов с храмов не сбрасывал, наоборот, храмы и храмовые комплексы восстанавливались, и об этом газеты писали с удовольствием. В общем, все как-то «устаканивалось», как всегда бывает в нашем благословенном отечестве, пока не придет к власти очередной воитель. А Вера Ивановна для себя отмечала, что знает, откуда веротерпимость сына. — В детстве он был воспитан в таком духе нашей тетушкой Ольгой Васильевной Свободиной, старой девой, сестрой моего отца, моей крестной матерью. Она и дочку Гены — Таню тайно крестила. Она кого и не крестила, все ее крестной звали. Она воспитывала всех. А как? Чтобы никого не обижали, чтобы жили духовно, чтобы никакого зла не имели, ни в коем случае не ругались, не чертыхались. Она говорила: если женщина выругалась матом — земля проваливается на несколько метров в глубину. И вообще — только добру нас учила. Если мы друг с другом ссорились, переживала до слез. Между прочим, сестры считают, что именно крестная спасла своего брата и их отца Ивана Васильевича. Его злосчастная поездка, в результате которой он потерял ногу, случилась незадолго до войны. Ночь была глухая, темная. Тетушке Оле было неспокойно. Она рассказывала потом племянницам: «Вышла я на улицу и думаю: Господи, спаси путников, которые в дороге! Буря, дождь, ночь… А в это время брат мой лежал на линии с отрезанной ногой, терял кровь. И тут путеобходчица увидела его, сразу сообщила на станцию. Остановили товарный поезд, погрузили его, довезли до больницы и там его прооперировали». Тетя Оля жила в старом родительском доме очень скромно, в крошечном закутке с маленьким окошком, столиком и двумя лавками, занавешенном ситцевой занавеской. Здесь и сейчас все так, как было при ней. Летом в этом небольшом доме живут приезжающие из Питера сестры Веры Ивановны Любовь Ивановна и Зоя Ивановна. Не так давно, в обозримом прошлом, Геннадий Николаевич на соседнем участке построил для мамы довольно скромный, по нынешним меркам, белый двухэтажный дом из силикатного кирпича, разбил у въезда небольшой газон, а она засадила участок цветами и огурцами. Пройти со старого участка на новый можно как торжественно, по улице Центральной, так и попросту — по зеленой, густой и сочной траве через огромный проем в заборе. Вера Ивановна Свободина-Селезнёва-Фокина, ровесница «Комсомольской правды», родилась на три месяца и неделю позже основания газеты — 2 сентября 1925 г. В этот день в этом году ее приезжали поздравить руководители Тосненского района, приезжал и священник, который отслужил молебен по Г.Н. Селезнёву на местном кладбище. Родные, приехавшие специально на день рождения Веры Ивановны из Санкт-Петербурга и с окрестных дач, собрались вечером в пятницу, 4 сентября. Мы сосчитали количество гостей, чтобы выяснить, хватит ли на веранде лавок и стульев вдоль длинных и узких столов. Только взрослых, без детей, которые размещались в своих «экипажах», оказалось больше тридцати человек. Одних лишь Фокиных, потомков Люси, дочери второго мужа Веры Ивановны, их «половинок» и чад вместе с самой Люсей приехало ровно десять человек. Все очень старались хоть чем-то порадовать именинницу. Когда уже стемнело и гости засобирались по домам, Вера Ивановна встала и поблагодарила всех: — Всем, всем большое спасибо. Рада была видеть всех и каждого. Только вот главного гостя не было... Ленинградская область — Москва. Татьяна Корсакова, «Российская газета» Глава книги «Геннадий Селезнёв. Прямая речь» - Надежный тыл. «Здесь меня понимают и, твердо знаю, любят»